О том, что учёба - это такой же труд, что трудятся не только люди, но звери.
Дети в роще.
Они должны были проходить мимо прекрасной тенистой рощи. На дороге было жарко и пыльно, а в роще прохладно и весело.
— Знаешь ли что? — сказал брат сестре. — В школу мы ещё успеем. В школе теперь и душно и скучно, а в роще, должно быть, очень весело. Послушай, как кричат там птички! А белок-то, белок сколько прыгает по веткам! Не пойти ли нам туда, сестра?
Сестре понравилось предложение брата. Дети бросили азбуки в траву, взялись за руки и скрылись между зелёными кустами, под кудрявыми берёзками.
В роще, точно, было весело и шумно. Птички перепархивали беспрестанно, пели и кричали; белки прыгали по веткам; насекомые суетились в траве.
Прежде всего дети увидели золотого жучка.
— Поиграй-ка с нами, — сказали дети жуку.
— С удовольствием бы, — отвечал жук, — но у меня нет времени: я должен добыть себе обед.
— Поиграй с нами, — сказали дети жёлтой мохнатой пчеле.
— Некогда мне играть с вами, — отвечала пчёлка, — мне нужно собирать мёд.
— А ты поиграешь ли с нами? — спросили дети у муравья.
Но муравью некогда было их слушать: он тащил соломинку втрое больше себя и спешил строить своё хитрое жильё.
Дети обратились было к белке, предлагая ей также поиграть с ними; но белка махнула пушистым хвостом и отвечала, что она должна запастись орехами на зиму.
Голубь сказал:
— Строю гнездо для своих маленьких деток.
Серенький зайчик бежал к ручью умыть свою мордочку. Белому цветку земляники также некогда было заниматься детьми. Он пользовался прекрасной погодой и спешил приготовить к сроку свою сочную, вкусную ягоду.
Детям стало скучно, потому что все были заняты своим делом и никто не хотел играть с ними. Они подбежали к ручью. Журча по камням, пробегал ручей через рощу.
— Тебе уж, верно, нечего делать? — сказали ему дети. — Поиграй же с нами!
— Как! Мне нечего делать? — прожурчал сердито ручей. — Ах вы, ленивые дети! Посмотрите на меня: я работаю днём и ночью и не знаю ни минуты покоя. Разве не я пою людей и животных? Кто же, кроме меня, моет бельё, вертит мельничные колёса, носит лодки и тушит пожары? О, у меня столько работы, что голова идёт кругом! — прибавил ручей и принялся журчать по камням.
Детям стало ещё скучнее, и они подумали, что им лучше было бы пойти сначала в школу, а потом уж, идучи из школы, зайти в рощу. Но в это самое время мальчик приметил на зелёной ветке крошечную красивую малиновку. Она сидела, казалось, очень спокойно и от нечего делать насвистывала превесёлую песенку.
— Эй ты, весёлый запевала! — закричал малиновке мальчик. — Тебе-то уж, кажется, ровно нечего делать; поиграй же с нами.
— Как, — просвистала обиженная малиновка, — мне нечего делать? Да разве я целый день не ловила мошек, чтобы накормить моих малюток? Я так устала, что не могу поднять крыльев; да и теперь убаюкиваю песенкой моих милых деток. А вы что делали сегодня, маленькие ленивцы? В школу не пошли, ничего не выучили, бегаете по роще, да ещё мешаете другим дело делать. Идите-ка лучше, куда вас послали, и помните, что только тому приятно отдохнуть и поиграть, кто поработал и сделал всё, что обязан был сделать.
Детям стало стыдно: они пошли в школу и хотя пришли поздно, но учились прилежно.
Пашкин клад. Автор: Антон Параскевин
Было это давно, когда ещё на месте нашей деревни стоял вековой бор. Жил тогда на хуторе близ озера плотник Авдей. Великим мастером называли его в округе. Плотник он был первой руки. Вся его жизнь мерилась ремеслом. Сколько золотых сосновых брёвен отесал, выняньчил, подогнал топором да вложил в сруб. Если бы их измерить, так на много вёрст хватило бы. А великим называли его потому, что любовь свою вкладывал он в каждые тесовину, угол да в смолистый паз. Выходил дом светлый-светлый, и обходили его беды, напасти да лихие разоры.
На целую волость был Авдей всем плотникам плотник. Был он уже немолод — семьдесят минуло, однако и глаз и рука точность держали, как в молодые годы. Безделье да разговоры праздные мастер не любил, от них только одно зло исходит, а вот с топором разговаривать мог бесконечно, почитай всю жизнь рассказал ему до каждой минуты. Топор, он всё поймёт, стерпит, простит и красотой выкажет на удивление. Часто спрашивали сельчане Авдея: откуда у него такие мастерство да мудрость. И он всегда отвечал: «Господь мне помощник, от Него у меня всё: сила, разумение, терпение и красота. Любое дело без Бога — тщетный труд, надсада, и никому он пользы не принесёт». В церковь ходил мастер исправно, посты соблюдал, святые дни почитал и свой плотничий инструмент в храме ежегодно освящал.
Как-то раз вызывает его к себе волостной старшина и говорит: «Решили мы в соседнем селе храм построить, без святой-то церкви народ наш праздным становится, склонным ко всякому непотребству. Казна нам на это святое дело пятьсот рублей отпустила. Нужны хорошие мастера, чтобы храм воздвигнуть на славу. Уже многие плотники вызвались Божью постройку сотворить, да только без тебя тут не обойтись. Пойдёшь в артель за старшего?» Ну, Авдей и согласился. А волостной старшина советует: «Делянку в казённом лесу выбери да загодя начинай лес валить, а то осень не за горами, дороги быстро раскиснут».
Пошёл мастер искать делянку и вышел к самому озеру, а над ним сосны шумят корабельные, звонкие, кора на них с золотым оттенком, а невдалеке — ельник-красняк разлапистый, ствол в обхват. Залюбовался он строевым лесом, глянул, а возле озера ватага парней веселится. Поёт, гуляет да пляшет. А верховодит ими Пашка по кличке Звонок — известный в округе гуляка да балагур. Родители его умерли, оставив ему хутор с хозяйством, так он всё добро на корчму пустил. Куда ни пойди, всюду услышишь о его кутежах, потому и прозвали парня Звонком. Жалко стало Авдею его, такой молодец пропадает — высокий, статный, лицом красивый, а руки — как крюки, за что ни возьмётся, всё из них валится. Словно корень-выворот в лесу — кряжист, могуч, да никому не нужен. Гуляет Пашка в атласной рубахе, на балалайке наяривает, частушки поёт, а все дружки его пляшут. Задумался Авдей. Думал он думал, умом напрягся и решился на оказию: «А ведь хороший артельщик может получиться с парня, только дай мне Бог терпения».
Подошёл к ватаге, Пашку окликнул:
— Ну что, брат, гуляем?
— Гуляем, дед Авдей, — засмеялся Пашка и ещё звонче ударил по струнам. А дружки его хохочут, на мостовой сапогами дроби выбивают.
Авдей за балалайку хвать:
— Погоди, — говорит, — дело есть.
— Какое ещё дело в такой праздник? — смеётся Пашка.
Авдей его в сторону отвёл:
— Дело, — говорит — барышное. Ты, я вижу, до гульбы охотник, так к тебе лафа сама в руки лезет.
— Что за лафа? — осерьёзнел лицом Пашка.
А мастер ему:
— Тайна у меня есть великая. Мой отец, уходя на войну, на этой делянке золотой клад спрятал в сосновом дупле. С войны он не вернулся, а клад тот так и остался в живом тайнике. С тех пор много лет прошло, дупло заросло, а клад-то нетронутый. Если мы эту делянку свалим, то его обязательно найдём. Тогда бери себе половину. С такими деньгами можно гулять до старости.
— Ох и хитрый ты старик, — вздохнул Пашка. — А нет ли здесь подвоха? Всяк Федот по-своему гнёт. Ты жизнь прожил, по кладу не тужил, а теперь ко мне с тайной?
— Да забыл я эту сосну, Пашка, напрочь забыл, думал, что вон в той, но дупла там не нашёл, думал, что в этой, — и снова ошибся. Раньше-то мне клад не нужен был, когда я был молод да здоров, а теперь он мне в самый раз. Хранил я его на чёрный день. Не лазить же мне по всем соснам в мои-то годы. А ты, Пашка, если валить лес не хочешь, так я себе другого подсобника найду. Не хуже тебя. А ты иди, гуляй, сегодня у тебя пирог загостевал, а завтра будешь хлебать морковницу. Деньги не снег, да в худом кармане тают.
Пашка подумал и согласился.
— А когда начнём вырубку? — спрашивает.
— Да вот на днях и начнём, отклад не идёт на лад.
— А куда же повал пойдёт, дед Авдей, лес-то казённый?
— А из повала будем церковь рубить в Заозерье. — Авдей усмехнулся и показал рукою на высокий пригорок за плёсом.
А когда отхлынула хлебная страда, стал плотник собирать мастеров. Собрал человек двенадцать. Все мастера первостатейные, в своём деле умельцы. Авдей по лесу ходит, к каждой сосне присматривается и прислушивается, словно он не на делянке, а на смотринах невесты: каждое дерево оценивает да запоминает. Одна часть артельщиков лес валит, а другая — его на колёса укладывает да в Заозерье возит, одним словом, подсобники у него на славу.
Говорит мастер Пашке:
— Ты, парень, не торопись, брёвна вначале отесать надо, а затем я клад быстро найду, от меня в дереве ни одна гниловинка не скроется, а не то что дупло. Посему готовь, брат, безмен — золото делить.
А сам по стволам постукивает да полетные кольца на пнях считает.
Место для церкви выбрали высокое, красивое да светлое, над обережьем озёрным. А какой обзор вокруг, аж душа радуется. Вот и ручей рядом бежит к плёсу, и что ни шаг, то ложбинка с криничкой, звенят они, словно гусли вековые, мелодией животворящей, неповторимой. Авдей стал показывать Пашке, как брёвна отёсывать. Рукава подсучил, топор поднимает аккуратно, легко, весело, а удары кладутся расчётливо и плотно. Под топором кучерявится жёлтая стружка. «Вот так любовно и гони отёс, будто стрижёшь золотого ягнёнка, а чуть в сторону, так его и поранил, уразумел?» Пашка головой кивает, слушается, а сам всё про клад спрашивает, не уложитьбы в сруб то бревно с кладом. «Ты, — говорит дед Авдей, — каждый аршин выстукивай, да не ошибись, а то вся работа пойдёт насмарку, золото ведь на молитву не торопится».
Шло время. Храм вырастал на глазах большим, красивым, звонким срубом, глаз нельзя было отвести. Но клада всё не было. «Не торопись, — успокаивал молодца мастер, — всего-то уложили полсотни брёвен, никуда он от нас не денется». А Пашка уже стал привыкать к плотничьей работе да познавать её тайны дивные, не всем открытые. Вроде одинаковый лес, а у каждой сосны свой характер. У одной щепа мягкая, словно кудель, а у другой — совсем иная, и топор звучит по-иному. И он тесал любовно, бережно, как и учил Авдей, — будто остригал золотого ягнёнка. И уже про клад спрашивал реже, а всё больше про секреты плотничьи. Стал топор у молодца в руках лёгок да послушен, как весёлка-лопатка в руках хозяйки, которой она замешивает тесто.
Незаметно наступила осень. Занавесила она лето пологом упругих ветров, как завешивают в доме сукном печной кут в ожидании гостей. Холодные ветра стали толпиться под озёрным плёсом, замутнив его синевато-лиловый взор. Авдей несколько раз отлучался в город и привозил то топор из московской стали, то длинный плотничий буравец со стамесками. Неплохо продвигалась работа артельщиков, вот уж завершили они основание храма, средний ярус и взялись за верхние паруса. Пашку стали уважать даже первостатейные мастера как сметливого да старательного ученика. «Человеком парень становится, из него толк выйдет».
К Покрову храм был завершён. Он стоял на пригорке, сверкая серебряными куполами, и радовал сердце. И внутри был на загляденье. Сам дед Авдей удивлялся. Такая на душе отрада — не высказать. На что Пашка был разбитным, и то заметил: «Когда в него заходишь, в душе словно огонёк загорается». Стали артельщики распускать брёвна на мостовины да пол мостить. И снова поучает Авдей своего ученика. «Ты, — говорит, — пузо не рви, силою тут не возьмёшь. Вот муравей, к примеру, не по силе ношу тащит, да никто ему спасибо не говорит, а пчела по крупинке мёд носит, но и Богу и людям угождает». Когда храм намостили, установили алтарь и сделали резной иконостас с украсой по церковным правилам, отзывает он Пашку в сторонку и говорит: «Нашёл я то бревно с золотым кладом, да, дорогой мой, нашёл. И ты мне в этом помог. Только вот какое дело, брат, вышло... Когда я в город за инструментом ездил, вы его в стену уложили, в ту стену, которая на полдень. Оно по счёту шестое снизу, а дупло от угла ровно в четырёх аршинах находится» . И показывает юноше ту заветную деревину и то место с дуплянкой. «Сегодня, — говорит, — приезжает из города батюшка с церковным хором, будет освящать храм и служить первую Литургию, ты обязательно приходи».
.jpg)
Долго размышлял Пашка, как ему быть. С одной стороны, ясно — клад у него под рукою, приходи и бери, но только как жалко, разворотив стамескою смолистое бревно, испортить такую красоту! Да и работу всей артели пустить насмарку. И как потом дыру заделать? «Да как не заделывай, всё равно отметина останется — отметина моей корысти на много лет вперёд. И артельщики сразу заметят, Авдей им всё расскажет, и доверие ко мне пропадёт». Но всё же, что бы потом не стало, золото есть золото, оно все двери открывает, все сердца согревает. Взял Пашка широкую стамеску с молотком, завернул их в холстину и пошёл в храм на службу. «Когда Литургия закончится и все разойдутся, я скажу церковному старосте, что не всю работу закончил, а останусь один — клад из того бревна вырублю», — решил он.
В храме было много народу. Все нарядно одеты: женщины в платках-атласках да новых вязанках, мужчины в выходных кафтанах да яловых сапогах. Было тепло от множества горящих свечек и двух печей с выведенными в верхние окна дымоходами. Молодец стал в правой половине притвора, глазами отсчитал шестое бревно снизу, затем от угла четыре аршина отмерил и вдруг увидел, что на отсчитанном месте находится икона угодника Божьего Николая Чудотворца. Но утром же её не было. Это, верно, батюшка привёз из города и повесил как раз на этом месте. Пашка подосадовал и стал ждать. В сверкающем облачении вёл батюшка службу. Ему помогал дьякон в длинной серебристой одежде. «Миром Господу помолимся», — пел хор, да так красиво, одухотворённо и возвышенно, что Пашка заслушался и замер. Ему показалось, что неведомая сила поднимает его ввысь, к самым куполам, и так стало на душе легко и спокойно, что он на миг забыл о своём намерении.
Затем снова вспомнил про клад, поглядел на икону Николая Чудотворца, на которую упал из окна солнечный свет, и вдруг почувствовал строгий, любящий взгляд святого. И было в нём всё: душевная твёрдость и ласка, осуждение и прощение, и неведомое юноше до сих пор откровение. А хор в это время запел Херувимскую песнь. Пашка не выдержал, и слёзы покатились у него из глаз. Он никогда так не плакал, даже в далёком детстве, так откровенно и чисто.
Лишь только один раз, когда увидел во сне свою покойную мать, ощутил нечто подобное. То были слёзы покаяния, радости света и жизни. Вначале молодец как бы устыдился их, но потом, заметив, что на него мало кто обращает внимание, всхлипывая, подошёл к широкому подсвечнику, наклонился к жестянке для свечных огарков и опустил в неё свой свёрток — молоток со стамескою.
А когда служба закончилась и все сельчане приложились ко святому кресту и стали расходиться, церковный староста громко спросил: «Кто забыл свой инструмент?» Ничего не ответил Пашка. Он шёл домой и думал, что сегодня нашёл свой клад, который был в тысячу раз дороже золотого. Он был нерукотворный и неиссякаемый. А золото пускай себе лежит. Оно ведь в надёжном месте. Может, в лихую годину церкви и пригодится.
Все холоднее и холоднее. Все больше и больше замирала природа. И поэтому часто с большим трудом (это было связано с погодными условиями) приходилось растапливать печку. Однажды Николай нашел вялого ежа, приготовляющегося... рассказа , - сказал Владимир. - Да, - подтвердил Анатолий. - Прямо не верится, что наш отец в прошлом был таким неуклюжим и неаккуратным. Ты знаешь, я в будущем тоже хочу стать таким же большим человеком, каким является наш отец. Конечно, я постараюсь не повторять его детских ...
https://www..html
Причудливые сказки «удивительного немца» – Щелкунчик и Повелитель блох (1822) – стали эталонами детской классики, ошеломив детское воображение причудливыми сюжетными ходами и обворожительной мистикой. Важную роль в становлении американской (а затем... отважного моряка. В сочинении Свеча от Гроба Господня, состоящем из притчевых новелл об Иисусе Христе, Сельма Лагерлёф рассказала о детских летах Иисуса в новеллах Вифлеемский младенец, Бегство в Египет, В Назарете и В Храме. Мир реально существующих...
https://www..html
Одним импульсом. Одним – всё сметающим на своём пути, но часто оставляющим после себя развалины – броском к цели. Слияние блестящей техники и личного труда ... Разрушительная мощь, созданная в веках. Трудом , осознанием гениев-одиночек и менталитетом восточных народов. Знание силы, движения и энергии! И только у некоторых легендарных мастеров – самых одарённых в этой области...
https://www.-pro-karate-korotkie.html
Он получил в заготконторе наличку, - для закупки свиней у населения. Утром как договорились, полседьмого заехал за Петром на газоне, на котором тогда трудился , и поехали в контору. Он получил деньги и мне говорит: - «Давай завези меня домой, я позавтракаю, а то я не успел... поплавок ни разу не дёрнулся». Он мне говорит; - «А кто тебе сказал, что тут сейчас, что-то ловится на удочку». Рассказал ему, что был в пятницу у Петра в гостя, а у него полная корыта живых гибридов была, он сказал, что здесь...
Можно вспомнить огромное количество классиков с изречениями о труде. Не отстают по количеству и русские пословицы. Смысл всех высказываний сводится к тому, что именно трудом человек совершенствуется сам и делает лучше мир вокруг себя. По утверждению В.А. Сухомлинского именно труд явился силой, благодаря которой человек смог эволюционировать из обезьяны. И правда, трудится на земле только человек, звери работой не озабочены. Значит, именно, труд отличает человека от животного.
Благодаря труду люди достигли того уровня цивилизации, который есть сейчас. Наиболее трудолюбивой нацией считаются японцы. И если обратить внимание на их уровень жизни и развития, связь между их работоспособностью и тем благополучием, которого достигла их страна становится очевидной.
При слове труд мы, в первую очередь, думаем именно о труде физическом. Это он стал первопричиной развития, а потом и улучшения условий жизни. С течением времени менялось направление деятельности: сбор ягод, охота, земледелие, труд на городских предприятиях, - но неизменным оставалось одно. Тот, кто работал много и добросовестно, имел больше материальных благ. Тот, кто лентяйничал, не добивался ничего.
Труд бывает не только физический, но и интеллектуальный. Человек может многого добиться, работая головой. Ученые, писатели, экономисты за свой рабочий день тратят энергии столько же, сколько и рабочий на заводе. и приносят не меньше пользы своим согражданам. Интеллектуальный труд почетен и необходим. Это он двигает усовершенствование технологий и общее развитие человека. Если у нас не будет хороших книг, мы не сможем развиваться внутренне духовно и нравственно, не сможем научиться чему-то новому, нам неоткуда будет получить стимул к самосовершенствованию.
Но наиболее гармонично развитыми личностями можно считать тех людей, которые совмещают деятельность физическую и умственную. Такие люди, по их собственному утверждению, счастливы, потому что могут самореализоваться в полном объеме. А периодическая смена деятельности считают наилучшим отдыхом.
Труд - это не только необходимость, чтобы иметь средства к жизни. Это еще и насущная потребность для многих людей. Иначе, почему в наш век, когда любые продукты можно купить, люди продолжают засевать и возделывать огороды на дачах? Для чего людям увлечения, связанные с рукоделием - вязание, вышивание, шитье. Многие, невзирая на возможность нанять работников, предпочитают сами строить себе дома, ремонтировать квартиры, перебирать моторы своих авто. Труд, ручной или интеллектуальный - это основа жизни человека, без которой мы деградируем.
4, 7, 9 класс, 15.3 ОГЭ, ЕГЭ
Несколько интересных сочинений
- Характеристика и образ Ноздрева в поэме Мертвые души Гоголя
Ноздрев – второстепенный герой в произведении Николая Васильевича Гоголя Мёртвые души, а также третий помещик, у которого побывал Чичиков и купил мертвые души
- Анализ произведения Князь Серебряный Толстого (романа)
- Анализ произведения Андреева Иуда Искариот 11 класс
Предательство, на протяжении долгих времён, было и остаётся актуальной тематикой для художественных произведений. Особенно остро стоит данный вопрос в непростые дни отсутствия взаимопонимания между людьми
- Лиза Калитина в романе Дворянское гнездо Тургенева сочинение
Одним из основных персонажей произведения является Елизавета Михайловна Калитина, представленная писателем в образе старшей дочери помещицы Марьи Дмитриевны Калитиной.
Соня Гурвич – персонаж повести Б. Васильева «А зори здесь тихие», одна из тех пяти зенитчиц, которых старшина Васков отобрал в свой отряд для ликвидации немцев, тайно пробиравшихся в тылу наших войск с целью совершения диверсии на железной дороге.
Рассказы о труде для детей среднего школьного возраста. Эти рассказы помогут учителям в трудовом воспитании детей.
Дарья - золотое веретёнце. Автор: Антон Параскевин
Жил в давние времена на хуторе близ нашей деревни кузнец Фома со своей женой Агриппиной. Кузнецы в старину были в большом почёте: о них и песни пели, и поговорки слагали, и чести им было на селе не меньше, как у старосты. Когда первая жена Фомы умерла, Агриппина, хоть и девкой была, а за вдовца с двумя детьми пошла замуж с охотой, потому как говорили люди: «У кузнеца что ни стук, то гривенник».
У Фомы-то подрастали сын Василёк трёх лет да дочка Дашутка — пятнадцати. Мачеха Агриппина была с характером: всё с упрёками и подковырками. Падчерицу часто бранила: «Вымахала что жердь, а ни в лице красы, ни в руках сноровки. А сватовство- то не за горами. Красавицу да мастерицу и без приданого возьмут, а вот на тебя, корчевина ты неуклюжая, половина хозяйства уйдёт. Ни ткать, ни прясть, ни холсты белить не умеешь».
Девушка это и сама знала. Не получалось у неё прядение ну никак! За пряжу возьмётся, а пальцы — как деревянные. Ведь скоро станет ей семнадцать, пойдёт она с девчатами на село на вечорки, где молодёжь собирается. Все сверстницы будут показывать свои мастерство и красу, а ей тогда как быть? «И прозовут тогда меня кривое веретено», — часто думала Дашута. Только и было у неё сокровищ, как-то братец Василёк, серебряный рубль да небольшой образок святой Параскевы, что оставила ей мать. Та часто рассказывала девушке об этой святой, о том, что она покровительница домашнего мастерства. Дашута даже молитву выучила ко святой заступнице и часто шептала её перед сном.
Серебряный рубль ей прошлой зимой купец подарил, который у их хутора заблудился, а она вывела его коня на дорогу. Берегла она рубль для Василька, чтобы купить ему к Рождеству валенки, что часто видела в сельской лавке. Батюшке-то было невдомёк, дома он бывал редко, а всё чаще в кузнице да на богатых дворах работал. Мачеха Агриппина весь заработок себе забирала: «Походит и в лаптях, не панич», — говорила она. «Эх, научиться бы мне прясть, — мечтала Дашута, — я бы брату босовики связала, да такие тёплые, что и в мороз выйти было бы не страшно».
Как-то перед днём святого Николая Угодника зашла в деревню нищенка. Была она седая, согбенная, в худом армяке да с холщовой сумой на плечах, ходила по хатам и собирала милостыню. А в такое время, когда уже нивы сжаты, травы скошены и урожай в закромах, каждому есть что подать. Не зря говорят в народе: «На зимнего Николу и грач богач». Нищенка подошла к их хуторку под вечер. Шёл мокрый снег, в ольховнике завывал ветер. Двери открыла мачеха: «Бог подаст, милая, а ночевать-то у нас негде, на печь тесто поставила, на полатях детям постелила, так что не обессудь!»
Нищенка и ушла, а Дашута глянула на неё, и сердце сжалось — куда же в таком армяке да против ночи, вот-вот наползёт темень, и останется нищенка в поле одна. Побежала девушка в запечье, схватила серебряный рубль, что хранила под сенником, и, выбежав во двор, стала догонять нищенку. Догнала её возле гумна: «Прости, матушка, вот возьми, это всё, что у меня есть». А та по голове девушку погладила и улыбнулась. Дашута аж удивилась: такой холод на дворе, а ладонь у старицы — тёплая. Домой воротилась, а мачеха давай её ругать: «Ты что ей подала, небось, овсяный калач? Так вот теперь голодная спать и ложись!»
Долго не могла уснуть от обиды девушка. О рубле не думала. Сплетёт она Васильку двойные лапотки да вырежет суконные оборы из старого материнского платка. Зиму братец переходит. Но вот почему она такая неумёха? Достала она из-под подушки икону, аккуратно завёрнутую в тряпицу, и, поцеловав её, стала молиться: «Святая мученица, матушка Параскева, научи меня прясть, милая, я бы тогда братцу босовики связала, и мачеха меня бы неумёхой не называла, и в деревне надо мной никто бы не смеялся». Дашута молилась и плакала, тихонько всхлипывая, вытирая тряпицей слёзы. Стала думать о святой мученице, затем о покойной матушке и не заметила, как уснула.
И снится ей сон, что сидит она на лавке возле окна, что уже светает, но солнце ещё не взошло. Снег перестал, и небо чистое, словно сиреневое стекло. Вот заходит в дом нищенка, а в руке у неё — серебряный рубль. Выводит она Дашутку по двор: «Погляди, — говорит, — как солнце вставать будет». И смотрит девушка на тёмный лес, куда указала нищенка, но ничего не видит. Вдруг солнечными лучами выкатилось из-за леса золотое веретёнце и, упав на рыхлый снег, запрыгало-заиграло. Подхватила его нищенка и подаёт Дашуте: «Возьми его и держи крепко, из рук не выпускай». А рядом упало второе, третье... И вот уже тысячи веретён покатились по кустам, деревьям, крышам — вставало солнце. А нищенка стоит рядом, и уже не в армяке с холщовой сумкой, а в дивном одеянии с блёстками. «Вот так, — говорит, — ты каждое утро веретёнце и подхватывай, тогда и мастерицей станешь». Хотела Дашута ещё что-то спросить, но старица исчезла, и она проснулась.
Было ещё темно, но за стеною уже кричал петух и мычала корова. Девушка быстро подсела к печурке, где стояла прялка, зажгла лучину, закрепила пучок кудели и взяла веретено. Только пальцы по-прежнему не слушались, и пряжа получилась неровная. Но вот солнечный луч упал на веретено, на прялку, пробежал по полатям, где спал Василёк. Дашута, боясь дышать, изо всех сил выводила нитку. Вдруг что-то стало открываться пальцам, вроде бы простое, но чего раньше не чувствовала, и она, боясь всколыхнуть воздушный пучок кудели, стала вытягивать ровную нить. Пучок вдруг закончился, и девушка испугалась, что потеряет то, что ощутила. Закрепила новый, но он был жёстче, и пальцы снова не слушались. Так повторялось несколько раз.
Через неделю нитка уже текла сквозь пальцы, как ручеёк. Мачеха даже руками развела: «Вот тебе и сиротинка, неумёхой прикидывалась!» А через год Дашута уже и ткала, и холсты белила, и вышивала на них узоры и то, что вокруг себя видела: и берёзовую рощу, и ель с боровиками, и скачущий ручей. На вечорках стала она первой: «Ох, и любит тебя веретено, словно мать родная», — вздыхали ровесницы. Мачеха Агриппина успокоилась и язвить перестала, зауважала падчерицу. Девушку же с тех пор стали в народе называть Дарья — золотое веретёнце.
Как рубашка в поле выросла. Автор: Константин Ушинский
I
Видела Таня, как отец её горстями разбрасывал по полю маленькие блестящие зёрна, и спрашивает:
— Что ты, батюшка, делаешь?
— А вот сею ленок, дочка; вырастет рубашка тебе и Васютке.
Задумалась Таня: никогда она не видела, чтобы рубашки в поле росли.
Недели через две покрылась полоска зелёной шелковистой травкой и подумала Таня: «Хорошо, если бы у меня была такая рубашечка».
Раза два мать и сёстры Тани приходили полоску полоть и всякий раз говорили девочке:
— Славная у тебя рубашечка будет!
Прошло ещё несколько недель: травка на полоске поднялась, и на ней показались голубые цветочки. «У братца Васи такие глазки, — подумала Таня, — но рубашечек таких я ни на ком не видала».
Когда цветочки опали, то на место их показались зелёные головки. Когда головки забурели и подсохли, мать и сёстры Тани повыдергали весь лён с корнем, навязали снопиков и поставили их на поле просохнуть.
II
Когда лён просох, то стали у него головки отрезать, а потом потопили в речке безголовые пучки и ещё камнем сверху завалили, чтобы не всплыли.
Печально смотрела Таня, как её рубашечку топят; а сёстры тут ей опять сказали:
— Славная у тебя, Таня, рубашечка будет.
Недели через две вынули лён из речки, просушили и стали колотить, сначала доской на гумне, потом трепалом на дворе, так что от бедного льна летела кострика во все стороны. Вытрепавши, стали лён чесать железным гребнем, пока не сделался он мягким и шелковистым.
— Славная у тебя рубашка будет, — опять сказали Тане сёстры. Но Таня подумала: «Где же тут рубашка? Это похоже на волоски Васи, а не на рубашку» .
Ill
Настали длинные зимние вечера. Сёстры Тани надели лён на гребни и стали из него нитки прясть. «Это нитки, — думает Таня, — а где же рубашечка?»
Прошли зима, весна и лето, настала осень. Отец установил в избе кросна, натянул на них основу и начал ткать. Забегал проворно челнок между нитками, и тут уж Таня сама увидала, что из ниток выходит холст.
Когда холст был готов, стали его на морозе морозить, по снегу расстилать, а весной расстилали его по траве, на солнышке, и взбрызгивали водой. Сделался холст из серого белым, как кипень.
Настала опять зима. Накроила из холста мать рубашек; принялись сёстры рубашки шить и к Рождеству надели на Таню и Васю новые белые, как снег, рубашечки.
У одной вдовы сын рос. Да такой пригожий, даже соседи налюбоваться на него не могли. А про мать и говорить нечего. Рукой-ногой ему шевельнуть не даёт. Всё сама да сама. Дрова-воду носит, пашет-жнёт-косит, на стороне работёнку прихватывает - лаковые сапоги да звонкую гармонь сыну зарабатывает. Вырос у матери сын. Кудри кованым золотом вьются. Уста алые сами собой смеются. Красавец. Жених. А невесты не находится. Ни одна за него не идёт. Отворачиваются. Что за чудеса? А чудес тут никаких нет. Дело простое. Чужой травой в трудовом поле сын вырос. С руками - безрукий, с ногами - безногий. Ни сено косить, ни дрова рубить. Ни ковать, ни пахать. Ни корзины плести, ни двор мести, ни коров пасти. Солому метал - с телеги упал. Рыбу ловил - в пруд угодил, еле вытащили. Дрова носил - живот занозил. Кто такого товарищем назовёт? Хороводы водить не зазывают. Работать напарником не принимают. Маменькиным божком, лаковым сапожком кличут. Круглым неумельником, на завалинке посидельником дразнят. Пустоцветом величают. Малые ребятишки и те смеются. Каково это ему? Затосковал парень, зарыдал. Так-то он зарыдал - кирпичная печь и та вздохнула. Дубовые стены избы и те разжалобились. Пол тоскливо заскрипел. Потолок насупился, почернел, задумался. Жалеют! А он в три ручья слезы льёт, приговаривает: - Зачем ты меня, матушка, так любила? Для чего ты меня, родимая, в безделье холила, в лености пестовала, в неумельности вырастила? Куда я теперь с моими руками белыми, квёлыми, неумелыми? Похолодела мать, обмерла. А ответить нечего. Чистую правду ей в лицо горькими слезами сын выплеснул. Поняла мать, что её слепая любовь злосчастьем сыновним обернулась. Ночи не спит сын - как дальше жить, не знает. Днём места не находит. Только нет на свете таких слез, которые не выплакиваются, такого горя, которое не размыкивается, такой думы, которая не додумывается. Не зря говорят, что в тяжкий час и печь разумеет, стены помогают, потолок судит, половицы с умом поскрипывают. Наскрипели они ему, что надо, утешили. Слезы высушили, добрый совет дали. Обул сын тяжёлые отцовские сапоги, надел его рабочую одёжу и пошёл по белому свету бездельные годы навёрстывать - заново расти. Нелегко было рослому парню в подпасках ходить, в двадцать один год с топором знакомство сводить, гвоздь в стену учиться бить, руки белые, квёлые, неумелые на ветру дубить. Знают только лютый мороз да жаркое солнышко, какими трудами кудрявый сын до дела дошёл. Мастером домой вернулся. На ткачихе женился, тоже не из последних мастериц. Как родную её полюбила старая мать, особенно когда она ей внуков родила. До того пригожие они росли, хоть на карточку снимай да в рамку ставь. Без ума любила их бабушка, только пестовала с умом. Не как сына. Кровью, бывало, жалостливое старухино сердце обливается, когда старшенький внук в трескучий мороз дрова пилить собирается. Сердце старухе своё твердит: "Не пускай, пожалей, ознобится". А она: "Иди, милый внук-богатырь! Дубей на ветру. С морозом спорь. Отцовскую трудовую славу своим трудом подпирай". У внучки, бывало, глазёнки слипаются, ручонки еле веретено крутят, а бабушка ей: "Ах какая у нас тонкопряха растёт проворная, да неустанная, да дрёме-сну неподатливая!" Замиловать бы девчоночку, по пальчику бы её ловкие ручки перецеловать, а старуха изъян в пряже ищет. То в нитке тонина неровна, то слабина одолевает. На изъяны укажет и хорошее заметит. Да не просто так, а дорогой бабушкиной лаской, редким огневым словом душу девчонке осветит и согреет. Попусту, бывало, самого любимого, меньшого внука не приласкает. За работу жалует. Не велик труд чашку подать или там лукошко с угольями к самовару поднести, а для четырёхгодовалого и это за работу меряется. Как про такого за столом при всей семье не сказать: "Меньшой-то у нас трудовым человеком растёт. Веник подаёт. Угли подносит. Самовар караулит. Кошку кормит". А тот, до ушей от радости красный, сидит да на ус мотает и думает: "Какое бы ещё дело сделать, чтобы у бабушки в чести быть?" Сам себе работу ищет, дело придумывает. Мастерами, мастерицами вырастила бабушка своих внучат. И кудри у них к лицу вьются, и дорогая лента в косе по заслугам красуется, и лаковые сапоги по делам горят. Трудовой завязи люди. Умельники. В бабушку. Пришла трудовая власть в нашу державу. Не дожила до этих светлых дней мать-бабушка. Только и умереть не умерла. Когда старшего внука за доменную работу награждали, горновые-то его и спрашивают: - В кого ты, кудряш, богатырём стал? Откуда в тебе такой жар доменный? А тот малость вздохнул, да и отвечает: - От бабушки. В работе она меня выпестовала, в труде вырастила. От неё и огонь во мне. А внучка-ткачиха старшему брату в подпев: - И у меня от неё нитка не рвётся - ситец смеётся. Она меня звонкие нитки прясть выучила. Она солнечный уток (поперечные нити ткани) в мою трудовую основу (продольные нити ткани) заткала. А младшенький внук - хлебороб - отобрал самые всхожие, самые мудрые бабушкины слова и светлыми сказками глубоко запахал их в людской памяти. Глубоко запахал, чтобы не забыли. Не забыли да другим пересказывали. Пересказывали да в живых юных душах трудовой негасимый огонёк зажигали.